Я люблю сладкое дыхание твоего рта,
Я каждый день восторгаюсь твоей красотой.
Моё желание – слышать твой прекрасный голос,
Звучащий словно шелест северного ветра.
Молодость возвращается ко мне от любви к тебе,
Дай мне твои руки, что держат твой Дух,
Чтобы я смог принять его и жить им.
Называй меня моим именем вечно, а мне
Без тебя всегда чего-нибудь не будет хватать. (с)

Органист: Так много историй — за несчастные четыре с половиной года… Так много судеб, сплетённых Органистом, так много душ, погубленных как им, так и вопреки его желанию… В правой руке — перо, в левой — кубок. И свеча на столе в дополнение к роскоши уединения — догорающий аксессуар, демонстрирующий важность временной тишины. Орен отсутствует, как и Фериэль — славная молодая девушка. Ни разу течение реки жизни не остановилось, а события — не сбавили скорости. Так и сейчас… Новости о возвращении некогда горячо любимой музыкантом персоны тронули восторгом тихий до того дом. Он, казалось, задышал лёгким восторгом и тем самым тихим семейным ожиданием. Сдержанная улыбка светловолосой эльфийки сменилась другой, равной по красоте улыбкой второй обитательницы дома.

Наблюдая за ходом жизни чужой семьи, Амон-Дэс не могла не помянуть прошлое и не усмехнуться. Как уж тут не восстановить в голове образы тех, кто некогда был рядом – кто товарищем верным, кто врагом заклятым… Отложенные до своего часа тени прошлого набрали красок и выступили вперёд, омывая музыканта воспоминаниями. Разлинованный под запись нот лист всё ещё не содержал ни единой заметки, как и голова — необходимой мелодии. Тени несли разруху былого времени, его аромат, вкус – они забивали нахлынувшее сильное впечатление от главного события последних месяцев. И оно – это главное – прорывалось вперёд, как могло, чтобы дать волю Органисту для творчества, пробудить Ра от кровавого сна и начать созидать тёмную музыкальную магистраль.

Новым событием стало явление женщины — не простой земной кроткой прелестницы, тихой красавицы со смущённым взглядом и красными щеками, а настоящей богини, обладательницы холодной красоты, столь привлекательной для тёмного проклятого сердца. Сколько бы ни требовал организм крови, охваченная волнениями и смутами неспокойная душа музыканта тянулась порою совершенно к другому — к стопке писем, спрятанной во втором в ящике стола. Восхваления красоте и дань эльфийской мудрости — всё было в них, равно как и строки о затронувшем Дэс чувстве необходимости в Орен. Часы совместной медитации, обучение, прогулки и обычные серые вечера — всё это в совокупности давало разряд позабытой эмоции, раскрепощало разум и вело его в иные дали. Творить — и немедленно! Так образовалась первая чёрная точка на листе.

За минутой мчалась минута — и вот кубок с остывшей кровью наскоро пойманной жертвы остался в стороне. Он одиноко стоял, мучаясь безразличием хозяина и отсутствием касаний холодной мёртвой руки. Орен — это всё сейчас, это всё — всегда отныне. Увлечённой душе не найти покоя — она ведома призраком своей музы. Так произошло и с Иннен, разрисовывающей нервно дрожащей рукой лист. Ра пробудился и прильнул к своему драгоценному сосуду, полюбовно наглаживая белые открытые плечи и шею. Он позволит ей слышать, позволит чувствовать лучше, чтобы ни одна деталь образа прекрасной целительницы не ушла, чтобы не было допущено ни одной ошибки в творении. Музыка — вечна, Орен — нет, и её увековечить может исключительно пропись ладно сложенных нот. Прошлое остаётся позади, когда на ум приходит сказочная улыбка сестры Каин. Или сведённые к переносице брови, или смех, или странное движение руки, или голос… Голос эльфийки— это то, что обязательно должно быть передано в дыхании инструмента.

Однако в священное дело творца вмешивается иная сила — сила фатума, роняющего со стола кубок. Случайно? Вовсе нет. Поймёт ли это Иннен? Нет. К разлитой крови едва ли сойдёт взгляд — глаза слишком увлечены бегущей мелодией! — а вот не дремлющий Фарин, насторожившись, опустится, чтобы изъять из половиц алое украшение. Какой лист уже впитывал в себя чернила безумного Хаоса? За шелестом бумаг музыкант не заметил дробь злого рока. Синее мерцание в окне было композитором пропущено — а зря, зря он слушал лишь свою музыку, зря мнил себя королём положения… Свет явился неспроста. Он пришёл, чтобы наложить метку, чтобы заманить необходимое ему создание, и ему это удалось — ни охваченный работой Ра, ни сам Органист, ни Фарин не среагировали. Вызов судьбы хлестнул по открытой шее, обрисовав грани бесовского рисунка. Символика, хранимая на белых ладонях, не шла в сравнение с уродством и тайной узора.

И что-то позвало — внутри Иннен, тихо, очень тихо… Мелодия растеклась по бумаге, как кровь до того — по полу. Органист поднял голову и посмотрел в окно. Что? Тихий гул улиц — не более. Синих огней уже нет, а кроме шарканья подошв путников не слышится ничего. Настрой был сбит внезапной тревогой Фарина, обратил внимание музыканта на опрокинутый кубок. В мыслях вместо Орен всплыло кладбище — там, именно там случилось всё… Но почему сейчас возникло непреодолимое желание оказаться в своём безмятежном царстве вновь? Наскоро Амон-Дэс чиркнула наименование музыкальных зарисовок на первой странице (имя столь сильно захватившей её женщины) и скинула бумаги в ящик, где хранились все письма к той. Закрыть его черноволосая забыла, поскольку заметила синее мерцание вдали и отвлеклась на него. Показалось? Оно появлялось и исчезало, а духи мёртвых, подвывая ветру, рождали в голове Органиста иную мелодию — куда более печальную, чем та, что писалась этой ночью. В доме по-прежнему было тихо. Ни Орен, ни Фериэль не вернулись. Было время, чтобы проверить догадку. Хаос многолик, и разве не его зов преследует ныне?..

Орен: Не смотря на то, что бескрайний небосвод заволокло тёмно-синее покрывало и мириады звёзд, как мелкая соль, рассыпались по оному, на улице стояла невозможная духота. Ветер будто бы решил покинуть империю Нарион, обрекая тысячи и тысячи существ на душную ночь. И если Иннен думала, что хозяйка дома в Богатом районе задержится дольше обычного, то она ошибалась. Входная дверь приветственно щёлкнула под натиском ключа - привычка запирать дом никуда не делась - и непродолжительно скрипнув, впустила в недра дома фигуру. Орен, не оборачиваясь, толкнула ногой дверь, чтобы оная не стояла нараспашку. Запирать на ключ не стала, вероятно Фериэль должна была скоро объявиться, ведь ребёнок, будучи осведомлённым на счёт приезда матери, ходил по лавкам и искал подарок. - Наконец-то, - В доме было прохладно, чем на улице. Остроухая аккуратно поставит на пол пакеты с едой и проверит, всё ли она купила по списку, что составила перед тем, как покинуть дом. - Вроде бы всё, - Шёпотом скажет остроухая, откладывая листок на поверхность стола и прислушиваясь к окружающему пространству. На первом этаже было тихо, а значит её гость отдыхает наверху. Пятёрка пальцев скользнула в белые, короткие волосы, легко отведя чёлку назад и, только после этого, перворожденная скользнёт на второй этаж, не забыв снять обувь и оставить у входной двери. Отыскать Органиста было не сложно, ведь тот занял комнату, которую Орен специально отвела для него. Сдержанный и краткий стук дверь костяшками пальцев, тихий скрип и беловолосая, показавшись на пороге комнаты, облокотится плечом о дверной проём. - Не помешала? - Серый взгляд с интересом прошёлся по фигуре Иннен и уже по тому, чем та была занята.

Органист: Как может помешать девушка, о которой грезишь и которой живёшь? Голос Орен частично спугнул мерцающую синюю напасть, и Иннен, быстро отвернувшись от окна, обратилась к эльфийке взглядом. Название мелодии, сброшенной в ящик, могло попасться на глаза остроухой – и запросто, если она обратила внимание на тайник Органиста. Действительно, в голове были не те звуки: помимо сладкого голоса пришедшей девы, слышалось что-то ещё — чей-то мерзкий хрип и навязчивые смешки. Прежде, чем музыкант повернулся окончательно, его пальцы прошлись по пуговицам чёрной рубахи, которая в кропотливом труде потеряла своё значение и сползла с плеч. Нынче следовало выглядеть подобающе, ибо глаза Орен, как и любые другие, судят, однако их суд — иной для самого Органиста. Он, отринув кивком головы мысль целительницы о том, что она мешает, склонился вниз, чтобы поднять упавший кубок, дарованный радушной хозяйкой. Ах, Орен!.. Знала бы ты, как мутит душу черноокого дитя твоё появление! Знала бы ты, сколь много вкладывает в движения твои, в дыхание твоё, в голос твой тот, кто обременён мрачным пороком и сполна одарен силой тёмною, кто промышляет властью над чужими душами, кто своей душе хозяином давно уж и не является! И красотой твоей же, Орен, он пленён, и духом твоим — да так, что каждый раз плотно и чуть ли не до крови сжимаются его белые уста, дабы придавить возникающее желание терзать твои губы распущенным и низменным действием, уничтожить мысль в зародыше! А противоречий — не счесть! От старого больного чувства к сестре твоей, Орен, или же от свежего ощущения реальности идёт столь красноречивое страдание и многозначительная тишина, отсутствие слов? Ведь кто, как ни это существо, всегда бормочет и шепчет — бессвязно, непонятно, рифмой… А сейчас — нет этого всего, ушло за ширму, едва ты, именно ты оказалась на пороге. И даже Ра, порицающий излишнюю чувствительность, возлагающий надежды на уменьшение человечности в своём слушателе с приходом новой эры — эры кровавого Солнца — молчит и уступает… Уступает в последний раз, чтобы перед окончательным становлением Амон-Дэс могла открыть истину своей обратной стороны. Кубок вернулся на стол, глаза — к Орен. В них уже нет прежней агрессии, нет этого страшного Нечто, смотрящего из Иннен на мир. Пока нет.

Орен: Ведала ли перворожденная о чувствах Тёмной, что склонна влюбляться в обладательниц белоснежных волос и острых ушей? Чувствовала ли она на себе этот странный взгляд, который будто бы проникал в самую душу, а сердце, охватываемое нелепыми эмоциями, невольно начинало заходиться в ускоренном темпе? Лорейн, продолжая неподвижно стоять в дверном проёме, внимательно и без толики стеснения рассматривала то, чем занимался Органист во время её отсутствия. Они провели достаточно времени вместе, чтобы остроухая начала улавливать смену настроения новоиспечённого вампира-хаосита или же видеть искромётное замешательство. Кажется, последнее, Орен всё-таки успела увидеть, ворвавшись столь бесцеремонно в комнату Органиста. - Не хотела тебя застать врасплох, - Кроткая и осторожная, как и всегда, остроухая слабо улыбнулась и сощурила несколько по-кошачьи глаза. - Фериэль ушла за покупками для Каин и Лира, поэтому мы пока одни, - Остроухая сделала краткий шаг вперёд, а её левая длань, вознёсшаяся вверх, зацепила дверь. Секунда - и древесная преграда возвратилась на своё место с характерным, но тихим щелчком. - Я отвлекла от чего-то важного? - И снова этот вопрос, только уже в другой формулировке, лишь бы заполнить звенящую тишину своим тихим и приятным для слуха голосом. Остроухая, пройдя босыми стопами по прохладным половицам, остановится напротив Органиста и мягко, ненавязчиво, коснётся подушечками пальцев ящичка, в которое был наскоро сброшен листок. - Или ты куда-то уходишь? - В следующее мгновение, тонкие перста остроухой вернулись к собственному лицу, отводя нависшие светлые пряди назад и за остроконечные уши.

Органист:  Именно потому возникшее влечение и было неправильным – былое время с Каин поддразнивало натянутую струну душевных волнений, хотя, что странно, не воздействовало так, как настоящее с белокурой сестрой нариски. Клевета! Не имел никогда Органист свойства влюбляться, но вынашивать образы некоторых людей внутри для заполнения пустоты — да. Ведь его, как такового, целого и невредимого не было. Он искал себя в окружающем, не ведая того, что растворён Хаосом навечно, распылён и разрушен. И вот, найдя необычный отклик в Орен, музыкант испытал отличное от того, что закрадывалось когда-то в отношении нариса, чувство. Так неправильно использовать радушие хозяйки — это ошибка, совершённая больным сознанием. Пытаясь разрубить строящуюся цепь между собой и эльфийкой, Органист поспешно закрыл ящик. Кладбище действительно звало… Оно ожидало самопровозглашенного короля на прежнем холодном троне, оно готово было принять его обратно в тихое одиночество, однако сам властитель не спешил и задерживал взгляд на приятном лице девы. Даже рискнул говорить. — Кто слаб, а кто силён тобою – и скольких же пленила ты? Да, и я не скрою, что сражён уловкой женской красоты. Ты вдохновляешь, Орен, а творить — есть всё для музыканта, и сон, и пища – так лишь можно жить... — Синие огни напомнили о себе внезапной вспышкой видения странного содержания. Ра почувствовал угрозу, как и Фарин, но Амон-Дэс подавила их волнения. Лорейн стала преградой. Точно сама Фортуна восстала против невзгод и обратила эльфийку лицом к Органисту!  Это остановило от преждевременного решения уйти. Но показать ей записи, письма? О, нет… Тогда она всё поймёт — и отвернётся со снисходительной улыбкой, самой ужасной улыбкой, какая только может быть. Худые пальцы не остались придерживать ящик — так было бы слишком очевидно, — однако некоторое сомнение и хмурость появились на лице, именуя замешательство.

Орен: Влечение, любовь, симпатия - все эти понятия настолько зыбкие, хрупкие и изменчивые в своём проявлении. Все эти чувства непостоянны. Орен ли это не знать, столкнувшейся, в своё время, с горечью разочарования в перворожденном, который просто-напросто решил её оставить. Избавиться от неё, как от ненужной вещи, решив оставить напоследок о себе только несчастное письмо. Пара строк, выведенных его почерком на белом листе, а также множественно воспоминаний, которые, в одночасье, стали для Лорейн болезненными. Она всё ещё помнит имя перворожденного, но боится впустить его обратно в свои мысли, рискуя утонуть в угрызении самой себя и той боли, что ещё где-то теплится, где-то там, под грудой этих пыльных воспоминаний. Откровение Органиста стало для Орен удивлением, которое искромётно отразилось в слегка приподнятых угольно-чёрных бровях. Однако же, давать ответа Иннен никто не спешил, даже более того, на тонких губах так и не появился робкий намёк на снисходительную улыбку. Обладательница белоснежного шёлка влас принялась изучать фигуру хаосита, решившего подняться со своего древесного трона в данном помещении, тем самым став ненамного выше самой Орен.  - Я.. - Тонкие губы остроухой дрогнут, но она, слегка нахмурившись, не сможет найти ничего того, что можно было бы достойно ответить вампиру. Вместо этого, взор серых глаз взглянул в тёмный омут чужих очей, когда как белая ладонь эльфийки потянулась вперёд. Секунда, ещё одна и, наконец, подушечки пальцев робко коснуться скулы Органиста, ненавязчиво привлекая его к себе ближе. И вместе с тем шаг, совершенно вплотную, ударяясь об это холодное и каменное изваяние - Орен приподнялась, а её вторая длань легла на плечо Иннен, находя в оном временную опору, но лишь для того, чтобы, через мгновение, теплота женских губ накрыла чужие, даруя терпкий и настойчивый поцелуй.

Органист: И вот одна из главных черт жизни — разочарование. Горькое и язвительное чувство, укрощающее самых стойких из дев и мужей. Оно коснулось и Лорейн — не иначе, как именно по этой причине её поцелуй был сначала скрашен вкусом старой обиды. И лишь затем, спустя какое-то мгновение, когда вампир на него ответил, он обрёл новую жизнь, впитывая отдачу каждой из сторон. Соединение уст — горящая печать, и она рвёт, рвёт в клочья изголодавшуюся и истомившуюся от переизбытка чувства душу. Так и показал поцелуй двум существам нечто новое и не запылённое — то нечто, что ещё можно строить и развивать в нужном направлении. Ра возликовал, именуя Орен своей очередной жертвой, но он ошибся — музыкант отсёк всяческие проявления Тёмного Отца своего. «Ибо моя… — так текла мысль, так передавалось Амон-Дэс духу, — хочу, чтобы была моей…». Театр двух актёров продолжал функционировать: увертюра завершилась тем, что окрепшие руки тёмного композитора, одурманенного внезапным порывом девы и её пульсирующими жилами, обвили Лорейн и подняли. Явление женщины — событие, а её взаимность — переломный момент. — Страшны ли тебе желания твои, Орен? — У Иннен нет тепла, чтобы обжигать, и нет дыхания, чтобы баловать нежным дуновением, но есть нечто другое – будоражащий холод и ненормальная страсть, лишённая разумного в начале своем и объяснимого – в конце. Поэтому шёпот так искушает, так влечёт и так заводит — он властвует над эльфийским чутким ушком. — Мне – нет… — И, не дав ответить деве, Органист делает выпад со своей стороны, увлекая от разговора Лорейн, а себя – от синего мерцания. Несколько шагов в сторону кровати — сделано, Орен — опущена. Теперь можно коснуться её лица и узнать правду – увидеть её, почувствовать и принять решение. Кого бы ни помнили эти двое, кто бы ни стоял за их спинами в прошлом, сейчас никого, кроме них, нет. Органист сделал свой выбор. — Орен… Будь моей?

Орен: Холод чужих губ не отталкивал и не пугал, напротив, к изумлению Лорейн он манил и охлаждал одновременно, являясь своеобразным антагонистом горячим устам перворожденной. Мысли о былой обиде и горечи боязливо отступили под натиском новых эмоций и чувств, что ныне настойчиво внедрялись в разум остроухой, мешая ей здраво и холодно мыслить. Порождение Хаоса сейчас находилось в её доме, и проживало в оном на протяжение нескольких недель, но едва ли это страшило Лорейн, которая, в силу своего характера, пыталась смотреть не на наличие духов, а на дела. Органист, за время их знакомства, ни разу не причинил вреда или боли, а теперь их губы скреплял безмолвный союз, который хотелось продолжать.  Остроухая оказалась легка на подъём и перенести её с одного места на другое не составило труда. Разве только за эти краткие мгновения, прохладная ладонь водницы, тыльной стороной, успела пробежаться по щеке и скуле Иннен, даруя незначительную ласку. Объятия мягкой кровати встречены спиной эльфийки, когда как она сама, открыв глаза, сможет вновь увидеть перед собой лик вампира. Вопросы сотрясали комнату и воздушное пространство, а Орен, не в силах придумать ответ, лишь молча накроет бархатными подушечками пальцев губы Органиста. Серый взгляд слегка сощуренный глаз будет скользить по чертам лица нависшего над ней хаосита, когда как, наконец, указующий перст пройдётся сперва по верхней губе вампира - повторяя контур оных - и следом перейдёт на нижнюю. - Хватит слов. Она лишь отрицательно качнула головой в сторону, отчего короткая длинна белых волос коснулась открытых плеч и шеи остроухой. А тонкие пальцы вновь придут в движение и скользнут дальше - обогнут ушко, зайдут за голову и накроют затылок, тем самым притягивая к себе Органиста ближе, чтобы подарить новый поцелуй.

Органист:  Мало кто видел улыбку Органиста — она не то ужасна, не то прекрасна. Она всегда была скорее опасным оскалом, чем добродушным мимическим жестом, но теперь... когда в красоте ночи свершилось долгожданное единение, улыбка вышла блистательной и неповторимой. Там, под крышей дома, в который приняли хаосита, была окончена старая пьеса и завязана новая — с новыми декорациями, с новыми актёрами. Изрисованные тьмой ладони льнули к телу прекрасной эльфийки. Так нежно и одновременно требовательно-грубо, пожалуй, Амон-Дэс никого не касалась: ни Шерлин, ни Алатриссте, ни даже Каин не получали этой противоречивой безумной ласки. Забытый Органистом дар от человеческой природы, приукрашенный требованиями извращенного сознания. Соединение ласковой кроткой любви и невозможной боли, резкости и дерзкой непозволительной, казалось бы, пылкости. Близился тот час, когда тёмный композитор, окончательно переродившись, должен будет позабыть, каково это – так чувствовать, и зачерстветь в своей временной границе, однако Лорейн… Разве позволит она? Сейчас Тьма покрывает их тела, а разум — страсть, поэтому требуется священное молчание и отсутствие вопросов. Вампир не удержится от того и вкусит жизненные соки возлюбленной женщины — они особенно прекрасны, вкусны, важны. Ни одна жертва не приносит столько удовлетворения своей кровью — её кровь слишком пуста, чтобы заполнить ненасытный желудок. А кровь того, кого хочется истязать всеми доступными способами — разрешенными и запретными, — будоражит и сверлит нутро. Ощущать дрожь податливого от чувства тела, улавливать дыхание живого существа, испытывать жар женщины и её ответное желание на протяжении всей ночи… О, Хаос, расправляй крылья — раскраивай плоть похотью! Единение душ и тел продолжалось. Каким бы быстрым ни было время, ни Иннен, ни Орен не замечали его бега. Не заметили они и возвращение Фэриэль. Небо уже посветлело, когда Органист поднялся с кровати, чтобы захлопнуть окно. Все записи к Лорейн – в том числе и нотные – были вытащены из ящика и положены на стол. Сам же музыкант вернулся под бок к дремлющей подруге, чтобы сберегать её сон и касаться мягких белоснежных волос — самых прекрасных волос из всех существующих в этом мире.

Подпись автора

GM_O | Органист | Альмонд | Мелентор