Вала: - Теперь, после ухода из шатких дверей хибары, ей дышалось почти легко, почти свободно, почти с тем же вкусом к жизни, как и там, на Гельдии, до улыбки склонившегося брата, все было едино - и все равно вокруг беспощадно ощущалась фальшь, тепло было стерто с рук без малейшего сожаления рукавами уже свежей рубашки, хотя пальцы чистые, где только успела их очистить - неизвестно, Тармас как всегда позаботился о главном, пусть она все ещё не покинула пределов Бездны или Центрального, место Охоты было, собственно и не важно, главное, чтобы воздух лился в ее точеные ноздри с неудержимой силой, чтобы можно было абстрагироваться от звуков, которые наваливались с каждым мгновением, заставляя осознавать, что солнце ушло, стекло меж фаланг горячими кровавыми струями, где оно теперь, где ее самая дорогая потеря?  - Я однажды пошел в Сад Любви - я глядел и не верил глазам: на лугу, где играл столько раз, посредине поставили Храм. - Это она прошепчет в никуда искусанными губами, как раз в тему пришлись старые строки, поэт не только писал, но ещё ваял скульптуры, отражал мир в картинах, старая сволочь, и брат показывал ей, показывал, показывал, снова и снова, пока сейчас, в короткой агонии она не вскинет обе руки, не прижмет ладони к пылающим ушным раковинам, хоть на мгновение унять гул, заставить его отступить, она ищет женщину, облаченную в солнце, она ищет, она должна найти.-

GM_O: Вала: Но нашла Вала не женщину в солнце, а разукрашенную куртизанку. Не сияющий нимб над головой, а плетение порока поверх всего тела. И рядом, упиваясь уродливостью тленной женщины, она отыскала того, кого искать не следовало, наткнулась на того, на кого не следовало натыкаться. Имя его - в старых рукописях, образ его - на забытых страницах, аромат его - тёмной души погибель сладкая… И смех - отвратительный и гадкий, под стать внешнему безобразию и сумбуру. Кровь смертной измазала дорогую ткань Его перчаток, обвила Его трость тягучим красным ожерельем, а сама избранница ночного искусителя, подгибая колени, почти опадала на грязную дорогу улицы Бездны. - Дам вкусить рая, е-хе-хе, если отгадаете загадку… Дам забытье от голоса, вас мучащего… Ступайте к нам, мы разделим этот пир… Но прежде… - Тьмой объяты глаза - их не видно, но вот смех… из таинственного закоулка. И страшный, и увлекающий. Битое стекло - как оно хрустит, Вала? Слышала ли ты это, держала ли его в руках, сжимала ли в своих белых нежных ладонях остриё? - Одно мне, девица, поведай… Жизнь или смерть страшнее? Отгадаешь, а? Отгадаешь? - И шелест, точно бы змея гремит языком, хвостом бьёт, тянется из того же проклятого угла. Идти ко Тьме или давать заднюю - обходить, убегать, оставлять загадку…

Вала: - Ей бы сосредоточиться на памяти о ребрах, которые были вскрыты, которые торчат до сих пор где-то там позади, вспарывая сущность этого мира острыми концами, о которые, кстати, легко можно раниться, как и об этот смех звонкими иглами по ушам, тогда как Хаос ликует, он чем-то дьявольски доволен, он почти подталкивает аристократку, и её ноги слушаются, конечно, слушаются, поэт- пройдоха поручил ее любить ямб, хорей, амфибрахий, подсказал, как мыслить образами и загадками, хотя не опускался ниже банальных тактовых строф, вкус которых железом готов бередить язык, и в мыслях - тьма, впереди - тьма, что может быть желаннее для нее? - Жизнь или смерть? - Переспросила или констатировала - сразу и не понять, она привыкла мыслить однотонно, и только стихи, проклятые паскудные стихи зачастую заменяют ей нормальные слова, особенно в тёмное время суток, когда Тармас гонит на Охоту, и она послушно делает шаг к едкому смеху, зовущему ее своим мотыльковым магнетизмом, пока губы продолжают шептать, вспоминая то, что, пожалуй, лучше оставить глубоко внутри. - Были двери его на замке -прочитал я над ними: "Не смей!" И тогда заглянул в Сад Любви посмотреть на цветы юных дней. - Несколько шагов - и вот Вала уже почти напротив незнакомца, хотя все вокруг в клети настолько глухих сумерек, что невозможно различить, где заканчивается пресловутая алая лента и начинается чёрная, как две змеи они переплетены воедино, кровь и сгнившая кость, слишком откровенная жизнь и похабная смерть. - Загадай. Я слушаю.  Несколько шагов - и вот Вала уже почти напротив незнакомца, хотя все вокруг в клети настолько глухих сумерек, что невозможно различить, где заканчивается пресловутая алая лента и начинается чёрная, как две змеи они переплетены воедино, кровь и сгнившая кость, слишком откровенная жизнь и похабная смерть. - Жизнь страшнее, потому что смерть наступает ей на пятки, дышит в затылок и не упустит шанса перерезать ниточку. - И это гораздо спокойнее, хотя внутри все равно скручивается другая спираль. то ли предвкушения продолжения банкета из ребер и окровавленного рта, то ли первобытного ощущения всевластия в некий и очень краткий миг.

GM_O: Вала: Докажешь нашей подруге, что смерть - лучший исход? Что смерть, е-хе-хе, не просто побег… О, е-хе-хе, нет… Это - одна большая загадка… - Так говорил Синдер, искушающий и голосом сухим, и смехом мерзким. Ничего привлекательного в этом мужчине, вышедшем на тусклый свет, не было, но Вала могла поразиться той тьмой, чтобыла в его глазах. Она искала её - Тьму, и его - Бога Тьмы, ведь так? Она искала их дуэт, их союз - соитие властолюбцев. Оба они - пугающие и первородные - воплотились в глазах нежити, которая кланялась в пригласительном и якобы дружеском жесте. Обманчивом жесте. Опасном жесте. О, в ком ещё могла быть эта тонкая игра Хаоса, как ни в нём! Дьявол, какты породил такое убогое существо, однако и утончённое, даже измученное своей манерностью и любовью к прекрасным одеяниям? Безумная фантазия тёмной стороны - каких плодов она только не собрала из своих семян... И Синдер - из-под того же пера, творящего кровью. Смех чужака во мраке мог задеть самолюбие девицы, но вот жест и подача с руки ещё теплого, но уже немощного тела - наоборот. - Овладей ей… Как можно овладеть человеком иначе, если не через смерть?

Вала: - Не приглашайте ее дважды, точнее, этого не потребуется, в конце концов, Вала чувствует каждую секунду, как меж спинных позвонков по крохотному отрезку проступает очередной костяной гребешок - и разве это не чудесно для такой отшельницы и ханжи - вбирающий мощь, силу и жажду Хаоса жить, не существовать - а именно жить, эй, вы там, наверху, боги, вы слышите это святотатство, если да, так примите участие, сойдите с небес и испачкайте ваши светлые ноги, преклонитесь, как вот эта падшая женщина, в ней мало солнца, она не сможет утолить жажду Валы, но попробовать можно, тем более, когда предлагают от всего сердца Тьмы. - Жаль мотылька! Моя рука нашла его в раю цветка.
00:50:43 Вала: - Тонкая кисть аристократки исповеднически ложится на голову бедняжки, явно запутавшейся в том, что так дорого материальному миру - еда и похоть, не осознавшей, что главное - это ощущение жизни, и она готова подарить ее, даже если понадобится для этого вскрыть глотку... - Мой краток век. Твой краток срок. Ты человек. Я мотылек. - Ноша переходит едва ли не из рук в руки, и неприятный смех становится музыкой в ушах кареокой, истерзанных непрекращающимся воем глубинной боли, которая затаилась хищным зверем, которая терзает всех женщин, загубленных помимо своей воли, и вот эту, окровавленную и беспомощную, безвольную куклу на руках опускающейся на колени Валы, она тоже мучает, несомненно. - Порхаю, зная: сгребет, сметет рука слепая и мой полет. - Стремительное движение пальцев - фантасмагорический пируэт из чувственного касания, Танатос рядом, он направляет ее руку, он обещает, что в этот раз все действительно будет по-настоящему, она все же окунется в солнце, которое внезапно всклокочет бурой пеной из вскрытой острыми ногтями гортани, вскрытой для того, чтобы с отстраненным лицом ваяющего мир под себя демиурга Вала смогла потянуть за трахею, вытащить наружу то, что всегда спрятано - связки, скользкие мыщцы, многочисленные переплетения сосудов, кажется, она снова замарала пальцы, и даже ладонь, но это сейчас не суть важно, ведь она вновь касается света и жизни, пусть угасающей, теряющей остроту мёда с железом, но по-прежнему горячей. -

GM_O: Вала: Мы воспеваем смерть, Отец! Мы воспеваем жизнь! - Смех избороздил округу - так явственного его ещё никто не познавал. Первой довелось Вале - она осозналавсю прелесть уродства и кайму его, хрустящую стеклом, оплёванную кровавым пеплом. Чёрные зубы смакуют рваную плоть - кто-то чавкает, отдавая себя всему процессу, всего себя,себя одного… кто-то... рядом с ней, с Валой, также наслаждается идейностью жизни и превосходством самого себя в этой биологической цепочке. - Жизни без борьбы нет, как исмерти… Посмотри, е-хе-хе, как она борется… - Но аристократка познает лишь горечь, когда тело, только-только брызнувшее праздником живого организма, вдруг исчезнет,обвалится в её руках под натиском фантасмагорических пируэтов, всколыхнётся чёрной волной и пойдёт рябью. А следом - синее пламя, карающее и беспощадное, полоснёт по грудиюную искательницу приключений, как ранее смех - сознание той. - Обратись к нему… Он давно ждёт тебя, е-хе-хе… Испытание - это и смерть, и жизнь…  Ты пошла этой дорогой не зря. Иди по ней и дальше. - После красной крови, тёмных волн, синих вспышек, огней и искр, чёрных глаз и дикого смеха, едва линамекающего на веселье, перед Валой разверзнется земля - буквально разойдётся в стороны, поглощая марионетку жизни в себя, в своё нутро - возвращая к истокам. Ветер омоет иосвежит лицо, подобно воде. Падение с непрерывающимися смешками белокурого беса - увертюра к тому, что раскроется после. Далеко не улицы Бездны будут под белой щекойаристократки - о, нет… Там окажется мокрая доска, а сверху на искусную убийцу набежит солёная мощная волна - с пеной, с пузырями. Она расслышит голоса людей, а среди нихпеснь Синдера, шута-иллюзиониста. Всё ему смешно, а Вале - дико… Корабль в открытой воде, и нет более ни улиц, ни закоулков. Есть только загадка.

Вала: - Такого не должно было случиться - и все же произошло, чуждая реальность внезапно и ловко поглотила ее иллюзорным жадным ртом, беззубо-масляно прожевала и в синих искрах выплюнула куда-то в соль, воду и ветер, которые она чувствует каждой клеточкой кожи, а ещё не стоит забывать о грохоте откуда-то сверху, кажется с мрачных небес, наваливающемся со всех сторон на аристократку, которая попытается поднять голову с намокшим каре, затем - встать и даже устоять на ногах, ибо окружающее можно воспринять только под одним соусом "какого, собственно, черта?" - Кто меня ждёт? - И буквально через мгновение кареокая будет сметена с ног очередным налетевшим шквалом и креном палубы, по ощущениям - ломая свои руки, свои ребра и свой дух о борт корабля, хотя на самом деле ничего не пострадало, кроме сбившегося дыхания, и все загробные послания гельдийского поэта разом вылетели из памяти, оставляя для Энитармон кривые, никому не нужные человеческие фразы. - Что происходит? - Она даже воззовет к духу, но в ответ придёт лишь сдавленное подтверждение присутствия и просьба не тревожиться, а повиноваться Ему, великий Хаос и Солнце, за которым она так долго охотится, кому именно, какого из кровавых богов ей ублажить, тем более здесь, посреди настоящего шторма сродни тому, в который она возвращалась сотни лет назад из гельдийского пансиона?.. -

GM_O: Вала: Они… Они нападают! - Это неслось со всех сторон. Тёмные воды - захватывающее зрелище, если ты стоишь на берегу, если ты помнишь их покой и не чувствуешь их солёные поцелуи на своём теле. Вале довелось испытать иное - совершенно небрежное отношение водяной громады: нескончаемо валы накатывались на неё и прибивали к палубе, шатали, били, терзали. Люди,носящиеся вокруг девушки, могли только раздражать - и они раздражали! Кто-то сунул ей в руку мокрый канат, прокричал, что было сил,прямо в ухо девушке о том, что нужно держаться, что нужно пережить это испытание. Испытание… У аристократки даже не было времени,чтобы взглянуть на небо, а на него стоило взглянуть - пестрящее фиолетовыми полосами, которые любовно кутались в чёрный туман, оно сверкало молниями, оно наводило страх, оно напоминало о Боге, которого искала Энитармон, о том самом чёрном солнце, знакомом разве что Тармасу.  - Славь его имя… - Крошилось в смехе кучерявого деспота, - славь! Славь имя его! - Хохот Синдера заглушили волны. На Валу снова накатила вода, а, помимо неё, странная склизь чёрного цвета. Или… не чёрного? - Они… У-убили! Убили! - Град человеческий тел вкупе с той самой жижей, ранее свалившейся на обреченную аристократку, начался. Оторванные части тела мучеников шлёпались то тут, то там на влажные доски и скользили к бортам, когда кренился корабль. Валу кто-то попытается схватить за руку - и не зря! Человек спас ей жизнь, нелепо умерев, подставившись под удар. Он толкнул её. Сделал свой выбор. И девушка в каше из разрозненных человеческих тел пролетит по палубе и даже обо что-то стукнется головой. И после… именно после грубого толчка она начнёт видеть. Видеть по-настоящему. Видеть тот кошмар, что разворачивается по сторонам. Чувствовать его. Жить им - жить бешеными чёрными волнами, страшными скользкими чудовищами, выскакивающими из них, дыханием коварных вод, таящих в себе, как минимум, полчище неласковых убийц, ныне показавших свои зубы. Корабль сильно наклонится - и Энитармон рассмотрит приближение громадной волны, а на её гребне - извивающиеся в разные стороны силуэты.

Вала: - Уризен, вечное пекло проклятому праху его, научил вместе с Тармасом, сам не, возможно, того не осознавая, свою возлюбленную сестру-аристократку утонченности энтропии, приручил желанием разрушать, и разрушать основательно, без предварительных ласк, без лишнего пафоса, без сопутствующих страданий, все жертвы Эритармон Воительницы, в извращенной мифологии брата - его собственной супруги, никогда не мучались, Тармас по-своему заботился об этом, он окружал ее избранников тьмой забытья или глубокого обморока, ей нужно именно солнце и плевать на протуберанцы, которые могут выплеснуться, как исступленный восторг духа Хаоса при первых падениях тел, в то время как в тёмных расширившихся подобно воронкам в великое ничто зрачках и радужке будут отражаться пресловутые конечности, рядом, под, возле, на, сверху нее, осыпающие благословениями, плюющиеся теми самыми протуберанцами, хотя Тармас по-прежнему ликует, он просит ее не стесняться, пренебречь канатом - точно она приноровилась, точно сможет устоять перед гребнем девятого вала, катящегося с чем-то волнительно-жутким, и пальцы ее, тонкие, но сильные, тянутся к вороту рубашки, в пекло ее, мокрую и пропитанную солью и окружающим страхом, лучше пусть Энитармон окунется в грядущее солнце нагая, как при рождении в водах матери, далее она быстро снимет штаны, она избавится от сапог, она не станет даже ежиться под ледяной водой, потому что уже близок миг полного взаимопонимания, разве не ощутили его те, в чьих частях тел она сейчас пытается разгрести путь к тому, что ее ждёт, молча, непросто, более ни на что не обращая внимания, ни на людей - ни на чудовищ, игра стоит свеч, и на кону нечто большее, чем просто свечи. -

GM_O: Вала: И её принимает в своё нутро тёмная вода - накрывает с головой, утаскивает, как и одежду, так и саму девушку за борт. Ей что-то кричат обречённые люди вслед, не понимая всей важности тёмной неизбежной погибели. Вала предпочла вникнуть в суть Тьмы, постичь её каждой клеткой своего тела, и Тьма, склоняя влажную тёмную руку, трепетно ласкает тело своей послушницы, своей последовательницы, своей частицы. В воде Энитармон не видит ничего, но чувствует. Это не касания человека, не братская любовь - эта любовь чёрная, по-настоящему запретная, доступная лишь избранным. Тела чудовищ проскальзывают вдоль ног аристократки, зазывая острыми хребтами её чувствительность, её страсть, её пылкость. Сколько она сможет дышать под водой? Испугает ли её временная слепота? Женские ноги что-то тянет вниз - глубже, глубже, глубже… Белые руки остаются вознесёнными к поверхности, к Тёмному Солнцу,столь далёкому теперь и, казалось бы, недосягаемому. Вокруг тонких пальцев идут холодные языки тварей - они облизывают дар, спустившийся к ним в подводное царство, покусывают неровными зубами нежную кожу.Ликование Тармаса… окончено. Внезапно Вала перестанет чувствовать присутствие духа в себе. Хаос находится повсюду, он в каждой дыре и щели, в каждой песчинке, в каждой частице - и Тармас растворился в нём. Зловещая вода - колыбель Хаоса, в которую проваливалась Вала. Щиколоткам никак не высвободиться, запястьям - тоже. - Славь имя… - Но чьё? Пальцы на ногах чувствуют мягкость песка. Дно втягивает тело несчастное аристократки, впитывает в себя, и она, точно морское растение, колышется вместе с облепившими её чудовищами. А затем - вновь проваливается вниз, уходит с головой в очередное безумное царство, волочится следом за неведомой силой.Секунда - и Вала забывает, когда последний раз делала вздох. А теперь, когда она вновь падает вниз и видит, ей впору совсем задохнуться от страха. Она падает вниз, а внизу -скалы. Летит к острым графитовым шпилям и подставляет им оголённую грудь. Защититься нельзя - нечем. Духа нет, чудовищ нет, воды нет. Нет никого. Чёрная скалистая пустыня - внизу. И никого рядом. Синдер давно уже не смеётся…

Вала: - Все это время Энитармон поддерживал Тармас, хитрый змей-искуситель с раздвоенным языком то ли как символом женского начала, то ли как гельдийской буквой V - победа, да, победа или смерть, загадка повторяется, и что же теперь ужаснее, чувство обреченности падения под шум ветра, закладывающий слух, или то, что Хаос теперь -повсюду- как зараза, как болезнь, как ее личный кокон вечной жизни, как самый чуткий любовник, подобно тем самым хребтам чудовищ, что случайно или намеренно, да, скорее всего именно намеренно, задевали чувствительные точки, вызывали круги перед мутнеющим взглядом и заставляли выпускать округлые колечки воздуха, ну, что же, теперь духа нет, внутри странно пусто, а воздуха вокруг телесной оболочки предостаточно, теперь можно кричать во все горло то, что приходит в мысли помимо строф старика-поэта и славить имя, как и положено, и она будет славить именно того, кто подсказал ей дорогу к темному солнцу, кто безжалостно вырвал меж бедер ее чувственность и вложил туда агонию и боль, кто за одну ночь привнес разрушений больше, чем она сама за годы своих приступов и Охоты по городу. - Уризен! Мой ненавистный брат! Я славлю имя твоё! Я славлю имя твоё! - А скалы приближаются, они войдут в ее ребра как горячий нож в масло, они - вот так ирония - вскроют ее грудную клетку, как это обычно делали пальцы Энитармон, чтобы возиться глубже и достать до ее сердца-солнца, уставшего, пылающего самыми темными надеждами, желающего погибнуть и возродиться снова, и снова, и снова. -

GM_O: Вала: Однако скалы задрожали – и прямо под Валой начало происходить движение земной коры. Она рушилась,крошилась, распадалась, а затем натурально начала течь и обращаться в нечто непонятное, колеблющееся, рябящее и похожее на воду.Эдакая серая лава – горячая или холодная? — Да… — Было ей ответом-подсказкой, было ей звуковым ведением, было мелодией спасения и успокоением одновременно. Скалы не вошли в её грудь – девушка упала в неизвестность, но мягко и плавно, а затем, всё ещё ведомая неизвестной силой, восстала. Ноги почувствовали зыбкость неясной субстанции – и не песка, и не воды, – но Вала никуда не проваливалась, она твердо стояла поверх. Девушка осталась одна в этой чёрной разваливающейся пустыне.  Ветер, осушив тело Избранной, отступил. Кровавое небо над головой не могло сравниться с нарионовским небосводом. Ты в другом мире, Вала. Ты в себе. Разруха, которую могла видеть Энитармон, являлась отражением её души, если не самой душой, но это… это девушке только предстояло понять. — Ты звала меня? — Знакомый голос, не правда ли? Сейчас такой спокойный и размеренный, даже холодный, как языки тех тварей из Чёрной Воды, а когда он был горячим, свежим, живым… Когда-то этот голос рождал сладкие стоны любовника, когда-то этот голос будоражил. Но сейчас этот голос принадлежит тому, кто стоит позади Валы и к ней же спиной, чтобы, обернувшись, она не видела лица, чтобы только чувствовала.

Вала: - Тармаса нет, Тармаса все ещё нет, а голос уже рядом, уже наваливается на нее, оглушая до задавленного в горле крика, хотя на деле - совершенно негромко вопрошает, однако что ей с того, если Энитармон узнает каждую модуляцию, каждый оттенок, он просто сказал три слова, а под ними - пропасть, как острозубая расщелина под лугом с цветами, шагни, и твои ступни будут быстро и безвозвратно отсечены, начнут кровоточить пульсирующими струйками, как гнилая болотная топь, засасывающая в болото прошлых пыток, три слова, три проклятых слова, и в горле сухо, в нагой груди что-то зацарапает,  точно просится наружу - не ее ли больное сердце через миг выглянет отражением неба, окропит смугловатую кожу такими же алыми струйками во имя контрастов старого гельдийского творца, стихи которого теперь не помогут, они были и защитой от Хаоса и подспорьем ему, но в эти мгновения строфы бессильны, пока она смотрит на его спину, знакомую до хрустящей боли, ненавидимую... примерно так же. - Я славила имя твое, как ты и просил, Уризен. - Да, это определённо он, и в том, что у незаразного человека зовется душой, а у нее самой - тёмной пропастью, вспыхивает адское пламя, настоящий сметающий все на своем пути тайфун ненависти. - Я славила его тогда, я буду славить и сейчас, и продолжу после того, как снова сомкну руки на твоём горле, возлюбленный брат мой, если понадобится.

GM_O: Вала: Ты нашла себя? — Спросил человек в чёрном одеянии. Он всё ещё не повернул головы, не выдал себя, нераскроил фантазии безумной девушки. — Ты знаешь, где ты? — Вновь задал вопрос человек, немного подождав после первого. Всёрушилось, падало, но этот голос был по-прежнему непоколебим и спокоен, холоден и твёрд, как камень. Красное небо пылало и зваловзгляды обречённых людей, связанных общим прошлым. — Ты знаешь, где Тармас? — Третий вопрос прозвучал чуть ли не издевкой.Пустыня души, порабощённой или освобождённой Хаосом – каково… — Ты знаешь, как выбраться отсюда? — Округа продолжаларастекаться и рушиться, и, в конце концов, не осталось ничего, кроме чёрной вибрирующей глади, на которой стояла Вала. Пустойгоризонт слева, справа, позади и впереди. Но впереди также есть спина Чёрного человека. Он пришёл к ней в душу или уже там был? Онждал её или это она его ждала? — Посмотри, здесь же ничего нет. В тебе нет ничего. Посмотри.

Вала: - Сперва Энитармон решила не отвечать - все были слишком неправильным, иллюзорным и вместе с тем так запредельно отражало сущность ее кроваво-алого ночного бытия, что слова сложно было найти, они куда-то уплывали рыбками мимо ее основного рваного потока мысли, обходили стороной кончик подрагивающего языка и покусанные в полёте перед криками губы, теперь эти пурпурные створки раковины были сомкнуты, а сердце билось натужно и устало, пока она наконец не подумала о змее, о Тармасе, приведшем ее в этот лавалитовый мир без начала и конца, где есть только одно постоянство - это небо, и его багрово-закатный цвет, точно солнце умерло - боги, не допустите этой мысли в ее опустевшие без духа чертоги разума - и растеклось по куполу собственным эфирным телом, накрывая обоих. - Я ищу тебя во всем, я пытаюсь найти солнце, я окунаю руки в кровь и плоть - и понимаю, что этого мало, и мне хочется ещё.  - Она сказала это, она сказала это, она только что сказала это спине собеседника - точно ли Уризена, Вала, ты слишком хорошо знала своего брата, точнее, ты знала его так, как тебе -нельзя- было знать - чтобы убедиться, что она ещё может говорить, и не оправдываться, а скорее - исповедаться так, как это полагалось взрослым в ее далёком детстве, подслушанные разговоры из закрытых комнат, "помоги мне, мама, я согрешил, в который раз, но я откупился золотом, и нашей семье ничего не предъявят", она прикрывает глаза и содрогается, теперь счёт выставлен, и выставлен так, что от оплаты не отвертеться. - Я ищу себя - разве ты не видишь - ты ушёл и оставил меня одну скорбеть. - "Ненавидеть", она хотела выразиться иначе, но оказывается, что скорбь осталась, возможно, они вдвоём бы правили миром вместе, но Уризен не мог ждать, этот сукин сын пренебрегал понятиями добродетели также легко, как портовая шлюха - куском дешевого мыла перед очередным клиентом. -

GM_O: Вала: Я знаю, чего ты хочешь, — слишком тих ответ, чтобы расслышать, — но знаешь ли ты это… Я помогу тебе, как помогал раньше. Я поведу тебя, как делал раньше. Ты должна быть честной не только перед Солнцем, не только перед жертвами, которые пали в честь нашего мира, но и перед собой. — Окружающее пространство не менялось. Ни звуков, ни запахов, ни воздушных потоков, ни изменения цветов. Ничего – это всё в сердце Хаоса, а оно именно здесь. Бьющееся медленно и устало под стать сердцу Валы – с ним оно смешивается, с ним соединяется и ежится от вспыхивающей искры единства. Внутри Валы так горячо и холодно одновременно – она чувствует, как и сказало это Нечто. Чувствует прекрасно жар, чувствует лёд, чувствует свои желания и готова вот-вот отдаться порыву. А в Чёрном человеке есть что-то, что ей ещё ближе… Куда ближе, чем брат. То, что она потеряла. И она может это изъять. — Вала, — начинает человек, чуть качнувшись вперёд, — ты хочешь меня, как прежде? Воспоминания так сильны, верно? Они не дают покоя твоей жаждущей плоти и неспокойной голове… Они режут тебя и дерут, как ты дерёшь чьи-то грудные клетки… Они рвут твои рёбра сильнее, чем ты делаешь это с другими… Они сильнее тебя, Вала… И ты хочешь, скажи мне, только одного. Хочешь по-настоящему. И тебя выворачивает от этого желания наизнанку. Ты не можешь просто стоять. Ты чешешься. Скажи, это ведь так? — Удивительно, но Энитармон действительно ощущает то, что говорит тот, чьё имя восславлено. К нему воспаряли руки в той Чёрной воде – и он услышал зов,он ответил ему, он пришёл.

Вала: - Хочет ли она? Хочет ли? Дрожь. Боль. Судорога. Зуд. Влага меж ног. Стиснутые челюсти. Все органы чувств и восприятия кареокой распадаются на отдельные элементы и сворачиваются в один тугой комок, ее лихорадит, а соль и сердце этого мира готовы наполнить по первому же требованию, даже по малейшему движению подрагивающих пальцев, то и дело сжимающихся в кулаки. Пылающие уши. Напрягшиеся вершины грудей. Сведенные негой бедра, которыми она охватывала торсы жертв, сдавливая силой наездницы из верхнего, чтобы не отвлекать руки. Наполнить. Напоить. Воспеть. Остаться в ней. Солнце. - Да. - Только одно слово смогло вырваться из иссушенных волнением пурпурных губ Энитармон, оказалось, что ей крайне важно его согласие, одобрение, готовность повелевать и - что самое главное - быть рядом, чтобы поддерживать не хуже Тармаса, покачивающего ежесекундно перед ее взглядом трофеем-химерой, ведущего ее на поводке, как редкое животное, безумное, и от того ещё более опасное. -

GM_O: Вала: Вала… — Неведомое существо расщедрилось на вздох и сделало попытку развернуться к девушке. Не вышло.Невидимое, превосходящее по силе ничтожного человека - а вернее, иллюзию человека - удержало брата в том положении, в каком он находился во время разговора. Оборот головы не свершился, корпус не повернулся, а сам мужчина не смог встретиться глазами с последовательницей Солнца, с этими жадными до крови и страданий зеницами, точенными болью и ею же преследуемые. Энитармон всё ещё не чувствует Тармаса. Где он? Что с ним? Почему в этой страшной пологой пустыне её оставил один из вернейших друзей, паж её гнилой души. — Семена взращены, Вала… — Голос брата начал деформироваться, и именно в момент слома прежнего холода и спокойствия, первой дрожи и наступления странной вибрации и эха девушка может понять, что представшее перед ней существо - вовсе не брат, вовсе не… От этого никуда не делось желание, распирающее женское лоно, но, помимо похоти, Энитармон ощутила новую волну страха, доселе неизвестного. Он был липок - так и льнул, так и приставал, так и вился в голове угрозой того, что она,Вала, никогда не достигнет своей цели. Чёрная водяная поверхность окрасилась в кровь, а из неё со всех сторон в радиусе двадцати метров начали выбираться старые знакомые Энитармон - все её жертвы, абсолютно все. Боги им в помощь, а Вале… Оголённые тела,лоснящиеся в алом свете небес, распотрошенные, разорванные, развороченные сильной женской рукой… Вот они - дары Энитармон Хаосу!Во славу, во имя! Детские холодные руки едва могут шевелиться. Все они - неуклюжие мертвецы, в их глазах давно нет задора жизни и искры. — Смотри, Вала… Это — величие… Это — торжество крови… — Так говорило Нечто, выродившееся из образа её брата. Руки человека вознеслись к небосводу, будто бы в мольбе, и там, в этой кровавой пустыне, взошло… солнце.

Вала: GM_O: - Знаменательное чувство тянущей боли внизу живота, оглушающей, почти вакуумной пустоты, сладкой отрешенности от всего мира и едва слышимой на краю сознания космогонической затяжной мелодии – то ли волынки Канарона, то ли лютни Шалихафа, то ли просто чьих-то музыкальных и ласкающих слух стонов и смертельного воя – сплетается в единое, не дает Энитармон расслабиться и погрузиться себя, ей нужно отдать свое солнце Хаосу по его настойчивым просьбам, ей просто требуется отзывчиво трепетать на его малейшие предложения, ласкающие истерзанный внутренний мир, дающие намного больше, чем она себе может только представить – замаячившую на горизонте событий цель и пресловутый эрос через танатос, пламя там, где вроде бы как все давно умерло, окуталось в тьму без малейших проблесков на чистые искры вожделения, азарта… того же зова плоти, ставшего ей недоступным и непонятным, чуждым, сублимационным состоянием, которое она с готовностью вкладывала в Охоту, и вот прямо сейчас это невесомое  зеркало с отражением Чистой Тьмы, созданное Уризеном – Уризеном ли? – было разрушено им же, было распотрошено, было разбито, было поднято трупами из расколотой трещинами пустыни, о – внемлите, треклятые боги - с какой бы готовностью она снова впитывала в себя те горячие мгновения, что достались ей с уходящей жизнью бедолаг, которых она умертвила не без помощи Тармаса, возможно, те самые стоны, едва слышимые, и были атмосферным антуражом для мертвецов, коих ее «братец» поднял из красной глины и песка, а апогеем же стало солнце, нет, СОЛНЦЕ, к которому она сама в унисон с собеседником вскинула руки и слепо двинулась вперед, пока по вискам вниз, на шею, на ключицы, на высокую грудь, на бедра, начали проступать и опускаться почему-то розоватые, точно окрашенные ее собственной кровью, дорожки пота, упрямого, как и ее шаги к «Уризену»,
12:08:50 Вала: к ненавистному и возлюбленному старшему брату, которого она будет помнить до последних дней своей жизни под эгидой Хаоса. – Прими… меня. – Единственные два слова, которые покинут ее покусанные губы, такие же сухие, как ее мысли, и такие же бездушные, ведь не осталось больше ничего, и даже дух до сих пор был в недосягаемости своей слушательницы. -

GM_O: Вала: Дух всегда был рядом с ней с тех пор, как исчез из неё. Он был в том, кого лелеяла безумная Вала. В том, кто медленно повернулся, когда были произнесены горячие слова. Обернулся и показал своё лицо - то же, какое и помнила Энитармон. Коснулся рукой прохладной щеки девушки, подставил руку под выступившую алую струю. Затем с щеки - на шею, с шеи - на грудь, с груди - на живот, с живота - на бедра. Так она скользила - то ли рука когда-то близкого человека, то ли длань самого Хаоса, Тармаса. В глазах крылась правда - в тех самых, которые должны были пересечься со взглядом самой Валы. Око Тёмного Бога - не иначе. Бога,который хочет свою великолепную последовательницу, окрыленную его тёмным искусством, влюблённую в таинство кровавой ночи -вечной ночи...  Материальный Тармас удивительно походил движениями на брата Валы, был фактически идентичен ему - за тем исключением, что ему требовалось соитие со своим сосудом для возвращения. Жаление Валы было необходимо для прохождения испытания. И, если сейчас она искренне двигается ему навстречу, славя имя и прося о принятии, она пройдёт через барьер, она будет посвящена… На глазах у своих жертв, в их крови, под светом из их глаз отдаст себя Тармасу - или же Уризену, зародившему в ней самого Тармаса. И затем она может рвать эту плоть за ненадобностью. Сила вольётся в неё, как только всё закончится. Однако сделает ли Валашаг к этому, согласится ли - ей решать… Но она чувствует, чувствует Тармаса рядом, может разглядеть его в глазах подступившего человека!

Вала: GM_O: - Для искореженного и извращенного ощущения родства и близости к чему-либо кроме собственной тьмы, она слишком сильно была потрясена неожиданной властной лаской, ибо столь же глубоко ушла в окружающий ее багрово-алый лавалитовый мир, чтобы понять, что змей-искуситель, Властитель ее тщедушной по меркам богов души, покрытой настолько надежным мраком, что его можно было осязать кончиками пальцев, все это время был рядом, и куда уж земному человеку дотянуться в своих помыслах и интересе до чистого Хаоса, даже с такой форой, которую ей щедро предоставил Уризен – боль, пытки, насилие, и все по десятому кругу небезызвестного бенийского поэта… Энитармон, вопреки возможному разочарованию, не спасовала, она сделала последний нужный шаг до Темного Бога, ощущая под босыми ступнями комковатую алую глину, а на верхней губе – непонятную влагу, для утирания которой потребовалось вскинуть аристократически узкую смугловатую ладонь, на которой до сих пор поблескивает соль шторма – ведь был шторм, не так ли, или ее грезы вновь затянули кареокую туда, куда не следует, - и понять, что теперь у нее пошла кровь из носа, точно рядом с Богом повышалось все – либидо, жажда, желание сеять разрушение и внутреннее давление, требующее с напором быка разорвать красные тряпки химер, вывешиваемых раз за разом перед ее внутренним взором; сейчас она просто отряхнет пальцы и позволит каплям скатиться на глину, жадно впитавшую ее собственную кровь. – Тармас. – Точно констатация факта, она немногословна, но звуки здесь кажутся лишними, не нужными и только вредящими, ведь есть беззвучные вопросы и такие же невидимые ответы, и прямо сейчас по ней спустится алой дорожкой от шейного позвонка к копчику еще один, тонкой струйкой, хотя она не чувствует ни боли, ни страдания, ничего лишнего. -

GM_O: Вала: Тармас был лучше - он доказал, что он лучше! - брата. Он был сильнее, мощнее, властнее, грубее. Он мог вознести Валу, в конце концов, на самый высокий пьедестал. Он мог всё. Но он так же знал, что для женщины не имеет значение ничего,что может сделать рьяный поклонник, если её сердце занято. Значит, нужно занять её сердце. Рука теперь Тармаса вернулась к груди - и в секунду Энитармон лишилась одного из главных органов - лишилась сердца. Её жертвы, казалось, ахнули. Её грудь так легко была вспорота одним мановением руки Бога! Больное удивление, исказившее лица наблюдателей, ещё долго могло преследователь впечатлительную аристократку. Они ей… сочувствовали? Или просто понимали? Последнее, что она запомнила и что почувствовала, была боль. Она всё ещё была жива. А Тармас, поднявший руку с сердцем своей послушницы к Солнцу, был рядом с ней. Оно рассыпалось, обваливалось чёрным песком вниз. Оно Вале больше не требуется. Ей требуются горячие губы Бога, который, чувствуя это,склоняется и берёт то, что желанно ему даже более Валы. Страшная агония сменяется безумием, а безумие для таких, как Вала и Тармас,наслаждение. С ней и брат, и Хаос - и оба они берут её так, как хочет она, оба подчиняются её желаниям, оба позволяют помыкать своей гордостью, ибо Вала - их плоть, их кровь, их королева, их душа. Они любят её каждым резким движением, каждым грубым касанием,каждым прерванным вздохом, каждой пролитой кровью. Они с ней оба - здесь и сейчас. Рядом с ней, под ней, над ней. Солнце восходит над головой чёрного властителя девичьей судьбы и он, довольно облизываясь, вновь вкушает красные соки израненного тела. Мёртвые глаза жертв преследуют каждый изгиб оголенных тел женщины и мужчины. Остывшие посиневшие изуродованные тела — это немые зрители. Великое Солнце сжигает их кожу - по ней идут волдыри, она пузырится и шипит, а глаза… о, их глаза оно начинает выедать! Недостойные и жалкие черви! Куски мяса, которых Вала достойно упокоила в могиле. Солнце вскроет им затвердевшие ткани, распорет податливый глаз красным лучом смерти. — Ты моя… —Роковые слова Божества, возымевшего власть над душой и телом. — Ты моя… — Грудь, шея, разведённые ноги и самое сокровенное - лоно Валы обласканы рукой Тармаса. Теперь и он способен чувствовать. Но чувствует он по-особенному. Для него все чувства - это Вала. — Ты моя! — И да воссияет Солнце над их головами! И да найдёт она, Энитармон, покой!

Вала: GM_O: - И снова в лавалитовом сюжете произошли перемены, которые Энитармон не в силах ни контролировать ни подчинить себе, себе, себе, да, такой податливой рукам Бога, смутно знакомым и в тот же момент совершенно чужим, которые настойчиво касались её тела и также властно пробуждали среди мрака желанные искры, а затем она лишилась своего тайника, своего сокровенного темного глашатая первичных ощущений, и один только вид собственного сердца в руках «Уризена» вновь наполнил её и необычайной силой, недоступной земной женщине, и проклятой болью – вернись, кусок плоти, ты нужен мне, хотя я не знаю, зачем, - чтобы отдать её настойчивым касаниям собственника, треклятые боги, отбирающие и дающие, вот каков ваш ответ на все её кровавые просьбы, вот она – плоть его в её плоти, вот они – поглощения и слияния в единое целое, вот он – требовательный рык, а под влажной от кровавого пота спиной – глина, что ныне мягче пуха, что размеренно содрогается в такт ее приступу и неспешным атакам Хаоса, который теперь везде – в ней, в её дыхании, в чёрных сажевых следах тех, кто усеял своим пеплом почти идеальный круг, в котором были заключены любовник и любовница, брат и сестра, Хаос и та, которую он выбрал для своих забав. – Твоя… - Глухо, с запрокинутой головой, с изгибающимся навстречу скользким от своей же сукровицы телом, кажется, в этот раз химера настолько огромна, что поглотит её и овладеет целиком и полностью.-

GM_O: Вала: И вновь то чувство, когда сила с тобой - в твоей руке… Вала ощутит небывалое спокойствие - то, за которым гоняются люди всю свою жизнь, но только на несколько секунд. Её вновь подкинет вверх, а затем вниз и понесёт течением безумного Хаоса. Тармас, растворяясь, вновь окажется в жилах аристократки, пробежится и заведёт былую трель - его шёпот упокоится в крови последовательницы Солнца. Жертвы падут ниц, желая преклониться перед своей королевой - своей освободительницей! Раздадутся хлопки и тот самый дикий смех, под чей аккомпанемент Вала уходила в небытие и другой мир. — Е-хе-хе, — пронзило уши девушки, находящейся в объятьях Синдера и голубого пламени, — е-хе-хе! Ты лишилась сердца, лишилась того, что в нём… Но ты прошла испытание, моя девочка, е-хе-хе… Твоё сердце вернёт тебе только одно существо… Ищи его, ищи, е-хе-хе… Оно возродится через музыку. Когда будешь возрождена окончательно, когда ты соберёшься вновь, станешь полноценной, то ты увидишь Солнце…  Ещё раз, е-хе-хе… — Синдер отпрянул, как и пламя. Что ощутит девушка? Теперь тяжесть и пустоту. Нет, что-то вгруди бьётся, но это - не то и, кажется, ей не принадлежит. Дискомфорт. В глазах - помутнение. Вновь лица жертв, затем - серая мокрая от свежей блевотины дорога в Бездне. Снова ночь. Она вернулась на Нарион? — Тьма одного родит другую тьму — ищи того, кто так же, как иты, одну лишь сеет мглу: одним пылит в глаза, других — строфой красивой кроет, и голос чей пласты души изроет. Под пальцами его всятьма искрой пылает — и музыка — о, музыка! — играет! Е-хе-хе! Сей музыкант тебя спасёт — и к Солнцу в одночасье приведёт…

Вала: GM_O: - Оказаться в обычном мире после оглушительного звона в голове и торжествующей песне плоти, терзаемой в кои-то веки под агонию обоюдного удовольствия, стало толчком, казалось бы, еще более сокрушительным, чем до этого явление мертвецов в алом лавалитовом мире, и Энитармон, обнаружив те же элементы на своих местах, равно как собственная одежда, вонь чьего-то содержимого желудка на мостовой, звуки ночной жизни Бездны и мерзкий смех собеседника, взъерошивающего загривок не хуже когтей дикого зверя, невольно ожесточилась, впитывая в себя покорного Тармаса и выпуская духа по направлению к Синдеру темными лентами, окутывающими протянутую к Тонкокостному руку, в тот миг, как властные пальцы, казалось, были готовы сомкнуться на глотке, издающей столь противный смешок, а пурпурные губы, искусанные в поцелуях Бога, тихо договаривают то, что всегда горело адским пламенем в мыслях Аграт.  …В единой горсти - бесконечность, и небо - в чашечке цветка… Кто он? Говори мне, иначе… - Иначе – что, кареокая, ты так сильно поглощена предстоящими поисками музыканта, способного не только подарить тебе светило, но и наполнить его светом, удержать, замкнуть на себе музыкой и строфами, и вновь возвращать тепло, и так по кругу, и так вечно, до угасания звезд, что рискуешь угрожать Хаосом его самому достойному слуге, ведь сейчас Тармас скорее подыгрывает Энитармон, чем готов по-настоящему навредить Синдеру. – Иначе я буду искать бесконечно, а на это у меня нет времени.

GM_O: Вала: Нежить оскалится и отступит назад вместе с Энитармон. — О-о… — протянет Синдер, тряхнув белыми кудрями, — о-о-о… Музыка в нём самой Бездны, музыка из-за врат царства Мёртвых, музыка преисподней… Там ему место, туда его и хочу свести…Помоги мне, дитя, усадить это чудовище на цепь пред одним-единственным инструментом, подведи ко мне, дай ему испить крови нашего общего дела… Е-хе-хе, Солнце, Вала… Это существо знает много путей к нему, и ты узнаешь, ежели сможешь привести его ко мне…Приведи… — Синдер облизнул губы и вновь судорожно захохотал. Его рука поднялась вверх и коснулась слегка шеи Энитармон, оставляя витиеватую чёрную метку. — С мертвецами обитает, сидит на их костях — есть трон излюбленный, на нём и восседает Он. И помни —музыкант не твой, в могилу ты не заберёшь его с собой… Ищи на кладбище — он умер там. Ищи могилу, а после — отправляйся по его следам… — После этих слов Синдер легко выпутался из объятий разъярённой мегеры и отступил во тьму окончательно. Синее пламя ушло. Смех пропал.

Вала: GM_O: - Для любящего загадки Тонкокостный Мерзавец был весьма искушен в пытках словами, и каждую строфу Аграт жадно впитывала, как не так задолго до этого красная глина – ее кровь, такую же тягучую, как нынешние мысли аристократки, закрутившиеся вихрем только вокруг подсказок, и под по-прежнему гнусный смех, который то музыкой лился в уши аристократки, то проходил очередным лезвием по чувствительной - своеобразно – натуре кареокой, она уяснила себе, что поиски должны начаться среди могильных плит, безликих и бесстрастных, и чем скорее она приступит к делу, тем лучше, потому что прикосновение Синдера горело на смугловатой коже, выжигая, казалось бы, до самой глубины, туда, еще глубже, где вроде как не осталось натруженного сердца, где полноценно правит балом, и хороводит, и дирижирует змей-искуситель Тармас, и вспомнив о духе, Энитармон положит протянутую ранее руку себе на грудь, чтобы уловить мерный, до ужаса спокойный такт, точно – экстатические движения Бога – ничего и не – рывок за рывком – произошло, и припадок миновал, хотя умиротворяющее чувство меж бедер по-прежнему при ней, и Уризен-искусник тут вовсе не при чем. – Я найду его и приведу. – Эти слова, совершенно негромкие, завершат калейдоскоп тех эмоций, что всколыхнутся пеплом – а кожа на шее, куда коснулись пальцы верного слуги Хаоса, все также болезненно пульсирует, - и затем аристократка покинет место встречи с Подарившим Надежду – пожалуй, вот так нужно называть обладателя гадливых смешков и загадочных строк, чтобы отправиться в Верхний, к надвигающемуся рассвету, строкам гельдийского поэта в затрепанных томах и патоке размышлений перед следующей ночью поисков Музыканта. -

Отредактировано Органист (2016-07-16 16:00:04)

Подпись автора

GM_O | Органист | Альмонд | Мелентор